Об общественном богатстве и факте меновой стоимости

Содержание:

• 21. Общественное богатство, совокупность редких вещей, т. е: 1) полезных; 2) количественно ограниченных.
• 22. Научное определение редкости.
• 23, 24, 25. Редкими и всеми редкими вещами являются только вещи: 1) могущие быть присвоенными; 2) имеющие стоимость и могущие быть обмененными; 3) производимые или умножаемые индустриально.
• 26. Политическая и общественная экономия: теория меновой стоимости, теория индустрии, теория собственности.
• 27. Факт меновой стоимости. Возникает на рынке.
• 28. «Пшеница стоит 24 франка за гектолитр.» Факт естественный.
• 29. Факт математический. Уравнение 5 v_b = 600 v_a.
• 30. Меновая стоимость, количественно оцениваемая величина; теория меновой стоимости и обмена или общественного богатства, наука физико-математическая. Рациональный метод. Алгебраический язык.

21. Я называю общественным богатством совокупность материальных и нематериальных (ибо материальность или нематериальность вещей не имеет здесь никакого значения) вещей, являющихся редкими, т. е. вещей, которые, с одной стороны, нам полезны, а, с другой, имеются в нашем распоряжении лишь в ограниченном количестве.

Это определение имеет важное значение; сейчас я уточню эти термины.

Я говорю, что вещи полезны, если только они могут служить какому-либо употреблению, если они отвечают какой-либо потребности и позволяют ее удовлетворить. Таким образом, нам не нужно заниматься здесь тонкостями, с помощью которых термин «полезное» на обыденном языке располагают рядом с приятным между необходимым и излишним. Необходимое, полезное, приятное и излишнее — все это для нас является только более или менее полезным. Нет необходимости учитывать здесь также моральность или аморальность потребности, которой отвечает полезная вещь и удовлетворению которой она служит. То обстоятельство, что вещество нужно врачу для излечения больного или убийце, чтобы отравить свою семью, представляет собой очень важный вопрос с иных точек зрения, но с нашей оно совершенно безразлично. Для нас вещество полезно в обоих случаях и может быть полезнее во втором случае, чем в первом.


Я говорю, что вещи имеются в нашем распоряжении лишь в ограниченном количестве тогда, когда они не существуют в таком количестве, что каждый из нас может иметь их сколько угодно для полного удовлетворения своей потребности. В мире есть некоторое число полезных вещей, которые (если они не отсутствуют полностью) существуют в нашем распоряжении в неограниченном количестве. Так, атмосферный воздух, свет и тепло Солнца после его восхода, вода у берегов озер и рек встречаются в таком количестве, что их хватает всем, и каждый даже может взять их столько, сколько хочет. Эти вещи, будучи полезными, обычно не являются редкими и не входят в состав общественного богатства; в исключительных случаях они могут стать таковыми и войти в состав этого богатства.

22. Из сказанного мы видим, каков здесь смысл слов редкий и редкость. Это научный смысл, как и в словах скорость в механике и теплота в физике. Для математика и физика скорость не противостоит медленности, а теплота — холоду, как это имеет место в обыденном языке: медленность является для одного из них лишь меньшей скоростью, а холод для другого — лишь меньшей теплотой. В научном языке тело обладает скоростью, как только оно начинает двигаться, и теплотой, как только оно находится при какой-либо температуре. Так и здесь: редкость и изобилие не противостоят друг другу: сколь бы велико ни было количество данной вещи, она является редкой — в политической экономии, — как только она полезна и встречается в ограниченном количестве точно так же, как тело обладает скоростью в механике, как только оно пробегает некоторое расстояние в некоторый промежуток времени. Значит ли это, что редкость представляет собой отношение полезности к количеству или же полезность, содержащуюся в единице количества, как, например, скорость есть отношение пройденного расстояния к промежутку времени, за который оно пройдено, или же расстоянием, пройденным за единицу времени? Пока мы не будем решать этого вопроса и вернемся к нему позже. Однако факт ограничения по количеству полезных вещей, делающий их редкими, имеет три следствия.


23. 1) Полезные, количественно ограниченные вещи могут присваиваться. Бесполезные вещи не присваиваются: никто не думает присвоить себе вещи, которые не могут быть каким-либо образом употреблены. Вещи полезные, но существующие в неограниченном количестве, также не присваиваются. Прежде всего они не могут быть «ужаты количественно» (coercibles) или «захвачены» (в юридическом смысле — saisissables); даже если бы их захотели изъять из сферы общего пользования, то не смогли бы этого сделать хотя бы по причине их количества. Что же касается того, чтобы отложить небольшую их часть про запас (исключая случай, когда наибольшая часть остается в распоряжении каждого), то ради чего? Чтобы извлечь из этого выгоду? Но кто предъявит на них спрос, коль скоро у каждого всегда есть возможность их иметь? Чтобы самому пользоваться ими? Но ради чего делать запас, если есть уверенность всегда иметь их вволю? Зачем создавать запас атмосферного воздуха (в обычных условиях), поскольку у вас не будет случая кому-либо передать его, а вам самим, как только вам нужно подышать, достаточно будет открыть рот, чтобы сделать это? И, напротив, вещи полезные, но существующие в ограниченном количестве, могут присваиваться и реально присваиваются. Во-первых, они могут «ужиматься» или «захватываться»: материально возможно для некоторого числа индивидов забрать существующее их количество себе, ничего не оставив, таким образом, в сфере общего пользования. Причем, совершая данную операцию, они получают двойную выгоду. Во-первых, они обеспечивают себе запас этих вещей, создают себе возможность пользоваться ими, применить для удовлетворения собственных потребностей. Во-вторых, они резервируют за собой также возможность, если они хотят или могут непосредственно употребить только часть своих запасов, получить — путем обмена излишка — другие полезные, количественно ограниченные вещи, которые они смогут употребить вместо первых. Но это приводит нас к другому факту. Ограничимся пока следующей констатацией: присвоение (и впоследствии собственность, представляющая собой лишь законное или соответствующее законодательству присвоение) имеет своим объектом лишь общественное богатство и всё общественное богатство.


24. 2) Полезные, количественно ограниченные вещи обладают свойством иметь стоимость и могут быть обменены, как мы только что отмечали. Как только редкие вещи присвоены (причем, присваиваются только они и все они), между всеми этими вещами устанавливается отношение, состоящее в том, что — независимо от свойственной им непосредственной полезности — каждая из них приобретает, как особое свойство, способность быть обмениваемой на любую другую в той или иной определенной пропорции. Если владеешь какой-либо из этих редких вещей, то можешь, уступив её, получить в обмен какую-либо другую редкую вещь, которой не хватает. Если же не владеешь ею, то получить ее можешь только при условии уступить в процессе обмена какую-либо иную редкую вещь, которая у тебя есть. А если ее нет и если нечего дать в обмен, то надо обходиться без нее. Таков факт меновой стоимости, который, как и факт собственности, охватывает только общественное богатство и всё общественное богатство.

25. 3) Полезные, количественно ограниченные вещи обладают свойством производиться или умножаться индустриальным способом. Я хочу сказать, что есть интерес их производить, умножать как можно больше их количество посредством регулярных и систематических усилий. В мире есть бесполезные вещи (не говоря уже о тех, что вредны) — такие, как сорная трава, непригодные ни к чему животные; ими нет нужды заниматься, если только не стараться обнаружить в них некие свойства, которые помогли бы перевести их из категории бесполезных в категорию полезных вещей. Есть вещи полезные, но не ограниченные количественно; ими вполне можно заниматься с целью их использования, но, разумеется, не с целью увеличения их количества. Наконец, есть вещи полезные, ограниченные количественно, редкие вещи; ясно, что только последние могут быть предметом изучения и операций, имеющих целью сделать их количество менее ограниченным; ясно, кроме того, что все эти редкие вещи без исключения могут и должны быть предметом изучения и предметом операций. Если называть, как мы это сделали выше, совокупность этих редких вещей общественным богатством, то можно также высказать положение о том, что индустриальное производство, или индустрия, охватывает также только общественное богатство и всё общественное богатство.


26. Меновая стоимость, индустрия, собственность — таковы, следовательно, три общих факта, три ряда или группы особых фактов, порождаемых ограничением в количестве полезных вещей, или редкостью вещей; три факта, театром действия которых является всё общественное богатство и только общественное богатство. Теперь мы видим, сколь неопределенно, неточно и слабо, если не неверно с философской точки зрения утверждение (как это делает, например, Росси) о том, что, занимаясь политической экономией, мы ставим перед собой задачу изучать общественное богатство. И действительно, с какой точки зрения вы будете его изучать? С точки зрения его меновой стоимости, т. е. с точки зрения явлений купли-продажи, которым оно подвержено? Или с точки зрения его индустриального производства, т. е. с точки зрения благоприятных и неблагоприятных условий увеличения его количества? Или же, наконец, с точки зрения собственности, предметом которой оно является, т. е. с точки зрения условий, делающих его присвоение законным или незаконным? Нам следует об этом сказать. Но особенно следует весьма остерегаться его изучения с этих трех или же двух точек зрения вместе, ибо нет ничего более различного, чем эти разные точки зрения, как мы это вскоре увидим.

27. Мы видели a priori, как редкие вещи, будучи присвоенными, приобретают меновую стоимость. Достаточно открыть глаза, чтобы констатировать a posteriori — среди общих фактов — факт обмена.

Все мы, пока мы есть, все мы ежедневно совершаем обмены как ряд особых фактов, т. е. продажи и покупки. Некоторые из нас продают земли или пользование землей; другие — дома или пользование домами; третьи — индустриальные продукты или товары, которые они приобрели оптом и уступают в розницу; четвертые — консультации, адвокатские речи, произведения искусства, дни или часы труда. Все взамен получают деньги. На полученные таким образом деньги покупаются то хлеб, мясо, вино; то одежда; то кров, жилища; то мебель, драгоценности, лошади, кареты; то сырые материалы и рабочая сила; то товары; то дома, земли; то акции или облигации различных предприятий.

Обмены совершаются на рынке. Место, где совершаются определенные особые обмены, считается особым рынком. Говорят: европейский рынок, французский рынок, рынок Парижа. Гавр — это рынок для хлопка, Бордо — для вина; крытые рынки (halles) — для фруктов и овощей, пшеницы и других злаковых; биржа — рынок для индустриальных ценных бумаг.

Возьмем рынок пшеницы и предположим, что в данный момент 5 гектолитров пшеницы обмениваются на нем на 120 франков или же на 600 граммов серебра с пробой 0,9. Мы можем сказать: «Пшеница стоит 24 франка за гектолитр». Вот факт меновой стоимости.

28. Пшеница стоит 24 франка за гектолитр. Заметим прежде всего, что данный факт носит характер факта естественного. Эта стоимость пшеницы в деньгах, или цена пшеницы, не зависит ни от воли продавца, ни от воли покупателя, ни от соглашения между ними. Продавец хотел бы продать дороже; он этого не может, потому что пшеница не стоит дороже, и если бы он не захотел продать по этой цене, то покупатель нашел бы рядом с ним некоторое число продавцов, готовых это сделать. Покупатель был бы рад купить дешевле; это невозможно, потому что пшеница не стоит меньше, а если бы он не захотел купить по данной цене, то продавец нашел бы рядом с ним некоторое число покупателей, готовых согласиться с ценой.

Таким образом, будучи установлен, факт меновой стоимости приобретает характер естественного факта, естественного по своему происхождению, естественного в своем проявлении и в способе существования. Если пшеница и если деньги имеют стоимость, то это потому, что они являются редкими, т. е. полезными и количественно ограниченными, что представляет собой два естественных обстоятельства. А если пшеница и деньги имеют такую-то стоимость по отношению друг к другу, то это значит, что они являются соответственно более или менее редкими, т. е. более или менее полезными и более или менее ограниченными количественно, еще два естественных обстоятельства, тех же, что и выше.

Это совсем не означает, что мы никак не можем воздействовать на цены. Из того обстоятельства, что сила тяготения есть естественный факт, подчиняющийся законам природы, не следует, что мы должны всего лишь наблюдать, как она действует. Мы можем или сопротивляться ей, или дать ей свободно проявлять себя, но мы не можем изменить ее характер и ее законы. Мы можем повелевать ею, как говорится, лишь подчиняясь ей. Так же и со стоимостью. Что касается, например, пшеницы, мы могли бы повысить цену на нее, уничтожив часть запасов; мы могли бы понизить эту цену, потребляя в пищу вместо пшеницы рис, картофель или какой-либо другой продукт. Мы могли бы даже декретировать, что пшеница будет продаваться не по 24, а по 20 франков за гектолитр. В первом случае мы воздействовали бы на причины факта стоимости, заменяя одну естественную стоимость другой. Во втором случае мы действовали бы на сам факт, заменяя естественную стоимость стоимостью искусственной. Мы могли бы, наконец, ликвидировать в крайнем случае стоимость, упраздняя обмен. Но если мы обмениваемся, мы не можем помешать тому (при данных обстоятельствах снабжения и потребления, одним словом, при заданных условиях редкости), чтобы следствием этого не стала естественным образом определенная стоимость (или тенденция к ее образованию).

29. Пшеница стоит 24 франка за гектолитр. Отметим, кроме того, математический характер этого факта. Стоимость пшеницы в деньгах, или цена пшеницы, была вчера 22 или 23 франка; только что она была 23,5 фр. или 23,75 фр.; немного позже она будет 24,25 или 24,50 фр.; завтра она станет 25 или 26 фр.; но сегодня и в данный момент она составляет 24 франка, не больше и не меньше. Данный факт столь явно носит характер математического факта, что я могу сразу же выразить его уравнением и тем самым придать ему его подлинное выражение.

Приняв гектолитр за единицу измерения количества пшеницы, а грамм — за единицу измерения количества серебра, можно строго сформулировать положение, что если 5 гл пшеницы обмениваются на 600 г серебра, мы имеем:

• «5 гл пшеницы равны 600 г серебра», или
• «меновая стоимость 5 гл пшеницы равна меновой стоимости 600 г серебра», или, наконец, что
• «5 х меновая стоимость 1 гл пшеницы равно 600 х меновая стоимость 1 г серебра».

Итак, пусть v_b — меновая стоимость 1 гл пшеницы, а v_a — меновая стоимость 1 г серебра пробы 0,9. Используя обычные в математике обозначения, имеем уравнение


или, разделив левую и правую часть на 5, имеем


Если мы условились (как мы предположили, что это имело место на рынке, взятом нами в качестве примера) выбрать за единицу измерения стоимости не меновую стоимость 1 грамма серебра, а меновую стоимость 5 граммов серебра с пробой 0,9 под названием франк, т. е. установили, что



Но, будь то в форме [1] или [2], уравнение точно передает эту фразу и, я бы сказал, научное выражение данного факта: «Пшеница стоит 24 франка за гектолитр».

30. Меновая стоимость является, следовательно, величиной и, что можно отметить уже сейчас, количественно оцениваемой величиной. И если математика вообще имеет своим предметом изучение такого рода величин, то очевидно, что есть область математики, забытая до настоящего времени математиками и еще не разработанная, каковой является теория меновой стоимости.

Я не говорю (это и так достаточно известно), что эта наука есть вся политическая экономия. Силы, скорости есть также оцениваемые величины, и математическая теория сил и скоростей не охватывает всю механику. Вместе с тем очевидно, что эта чистая механика должна предшествовать прикладной механике. Равным образом есть чистая политическая экономия, которая должна предшествовать прикладной политической экономии, и эта чистая политическая экономия является наукой, совершенно похожей на физико-математические науки. Это утверждение является новым, оно может показаться странным; но я только что это доказал, а в дальнейшем докажу еще лучше.

Если чистая политическая экономия, или теория меновой стоимости и обмена, т. е. теория общественного богатства, рассматриваемого само по себе, является, как и механика, как и гидравлика, физико-математической наукой, она не должна бояться применения метода и языка математики.

Математический метод не является экспериментальным, это метод рациональный. Разве естественные науки в собственном смысле слова ограничиваются просто чистым описанием природы и не выводятся из опыта? Ответ на этот вопрос я оставляю естественникам. Однако очевидно, что физико-математические науки, как и собственно математические науки, исходят из опыта, как только они позаимствовали у него свои типы. Из этих реальных типов они абстрагируют типы идеальные и определяют их; на основе этих определений они строят a priori конструкции своих теорем и их доказательств. Затем они вновь обращаются к опыту, но не для того, чтобы подтвердить, а чтобы применить свои выводы. Каждый прекрасно знает, если он хоть немного занимался геометрией, что радиусы окружности равны друг другу, что сумма трех углов треугольника равна сумме двух прямых углов лишь в абстрактных и идеальных окружностях и треугольниках. Действительность подтверждает лишь приблизительно эти определения и доказательства, но она дает возможность весьма широких приложений. Наблюдая за этим методом, политическая экономия должна заимствовать из опыта типы обмена, предложения, спроса, рынка, капиталов, доходов, производительных услуг, продукции. Из этих реальных типов она должна абстрагировать, по определению, идеальные типы и рассуждать относительно последних и должна вернуться к реальности, когда научная часть уже сделана, или же с целью приложений. Таким образом, на идеальном рынке у нас будут идеальные цены, находящиеся в строгом соотношении с идеальным спросом и предложением. И так далее. Будут ли эти чистые истины часто применяться? Строго говоря, это право ученого заниматься наукой ради науки, как и право геометра (а он им пользуется каждодневно) изучать самые особенные свойства самой странной из фигур, если они возбуждают любопытство. Но мы увидим, что эти истины чистой политической экономии дадут решение самых важных, самых спорных и наименее ясных проблем прикладной политической экономии и общественной экономии.

Что касается языка, то зачем упрямиться и объяснять с трудом и весьма некорректно, как это часто делал Рикардо, как это на каждом шагу делает Джон Стюарт Милль в своих «Принципах политической экономии», пользуясь лишь обычным языком, вещи, которые на языке математики могут быть выражены значительно меньшим количеством слов, намного более точным и ясным образом?