- 31. Факт индустрии. Прямая полезность. Косвенная полезность. Преобразование косвенных полезностей в прямые.
- 32. Двойной ряд индустриальных операций: 1) технические операции; 2) экономические операции, проистекающие из разделения труда.
- 33. Двойная проблема.
- 34. Факт экономического индустриального производства, факт гуманитарный и неестественный, индустриальный и неморальный. Теория производства общественного богатства, прикладная наука.
- 35. Факт присвоения, факт гуманитарный и не-естественный. Природа обеспечивает способность вещей быть присвоенными, люди занимаются присвоением.
- 36, 37. Факт моральный и не-индустриальный. Собственность, законное присвоение.
- 38. Коммунизм и индивидуализм. Теория распределения общественного богатства, наука моральная.
- 39. Вопрос отношений между моралью и политической экономией.
31. Только полезные, количественно ограниченные вещи могут производиться индустриально, все они производятся индустриально. Очевидно, что индустрия работает только для производства редких вещей, причем всех редких вещей.
Данный факт индустриального производства уже сейчас требует некоторого уточнения. Полезные, количественно ограниченные вещи, помимо неудобства, связанного с этим ограничением (ибо это — неудобство), имеют иногда еще и другой недостаток, состоящий в том, что они обладают не прямой, а только косвенной полезностью. Овечья шерсть, бесспорно, полезная вещь. Однако прежде чем она сможет использоваться для удовлетворения потребности, нашей потребности в одежде, она должна претерпеть две предварительные индустриальные операции: одна из них превратит шерсть в драп, другая — драп в одежду. Нетрудно убедиться, что число таких количественно ограниченных вещей, являющихся полезными для нас, но полезными только косвенно, чрезвычайно велико. Из этого следует, что индустриальное производство преследует двойную цель: сначала приумножить количество полезных вещей, имеющихся лишь в ограниченном количестве, затем преобразовать косвенные полезности в прямые.
Так уточняется предмет индустрии, который вначале мы определили весьма общим образом как совокупность отношений между людьми и вещами, отношений, направленных на подчинение цели вещей целям людей. Очевидно, что человек вступает в отношения со всеми вещами, чтобы использовать их, но очевидно также, что постоянная задача данных отношений — это приумножение и преобразование общественного богатства.
32. Человечество решает эту двойную задачу с помощью двух весьма различных серий операций:
1) Первая из двух серий индустриальных операций состоит из индустриальных операций в собственном смысле слова, или операций технических. Так, сельское хозяйство приумножает количество растений и животных, предназначенных для нашего питания и одежды; добывающая промышленность — количество минералов, из которых мы делаем инструменты и средства производства; обрабатывающая промышленность преобразует текстиль в хлопчатобумажные, шерстяные и другие ткани, а минеральное сырье — в разного рода машины; строители строят заводы, железные дороги. Все это операции, носящие вполне определенный характер отношений людей к вещам с тем, чтобы подчинить цель вещей целям людей, а также более ограниченный и более определенный характер, связанный с приумножением и преобразованием общественного богатства. Они составляют, следовательно, первую серию индустриальных фактов, образующих первую серию прикладных наук, или искусств: технические искусства.
2) Вторая серия индустриальных операций состоит из операций, относящихся к экономической организации индустрии в собственном смысле слова.
Действительно, первая серия операций, о которой мы только что говорили, составляет всю индустрию и предмет искусства в целом, исключая такой существенный факт, к которому мы подходим здесь — факт психологической способности человека к разделению труда. Если бы судьбы всех людей были независимы с точки зрения удовлетворения их потребностей, то каждый из нас должен был бы преследовать свою цель по отдельности, приумножая, как умеет, полезные вещи, не существующие в неограниченном количестве, и преобразуя, как сочтет нужным, косвенные полезности в прямые. Каждый из нас был бы по очереди сам для себя пахарем, прядильщиком, булочником, портным. Тем самым наше положение стало бы близким к положению животных, поскольку индустрия в собственном смысле, техническая индустрия мало что представляла бы собой без развития, связанного с разделением труда. Однако можно представить себе, на крайний случай, что эта первая форма индустрии могла бы еще существовать. Но тогда не было бы экономического индустриального производства.
В действительности дело обстоит не так, как мы только что предположили. Человек не только способен физиологически к разделению труда, но и, как мы увидим, эта способность является самим условием его существования. Судьбы всех людей не независимы, а связаны друг с другом с точки зрения удовлетворения их потребностей. Пока еще не время рассматривать природу и истоки факта разделения труда, мы ограничимся его констатацией, как мы это сделали в отношении моральной свободы и личностных качеств человека. Данный факт существует, он состоит в том, что, вместо того чтобы каждый сам приумножал редкие вещи, преобразовывал косвенные полезности в прямые, мы разделяем эту задачу между собой на особые занятия. Одни специализируются как пахари и только как пахари, другие — как прядильщики и только как прядильщики, и т.д. В этом состоит факт разделения труда. Это — факт, существование которого становится очевидным с первого взгляда на общество. Однако один этот факт порождает факт экономического индустриального производства.
33. Действительно, из него проистекает двойная проблема.
Прежде всего необходимо, чтобы в рамках разделения труда (как это было бы и вне разделения труда) индустриальное производство общественного богатства было не только изобильным, но и пропорциональным. Нельзя, чтобы некоторые редкие вещи производились в избыточном, а другие — в недостаточном количестве. Нельзя, чтобы некоторые косвенно полезные вещи преобразовывались в непосредственно полезные в очень большом масштабе, а другие — в недостаточной мере. Если бы каждый из нас был одновременно земледельцем, фабрикантом, инженером, работающим на себя, то он был бы им столько и так, как счел бы необходимым. Но если занятия специализированы, то нельзя, чтобы фабрикантов было много, а земледельцев не хватало, и т. д.
Затем необходимо, чтобы в рамках разделения труда, как и вне них, распределение общественного богатства между живущими в обществе людьми было справедливым. Нельзя, чтобы имел место моральный беспорядок, равно как беспорядок экономический. Если бы каждый из нас производил все, что потребляет, и потреблял только то, что производит, то его производство не только регулировалось бы нуждами его потребления, но и его потребление определялось бы объемом его производства. Так вот! Нельзя, чтобы из-за специализации занятий кое-кто из нас, произведя мало, потреблял много, в то время как кое-кто другой, произведя много, потреблял мало.
Значение этих двух проблем понятно, равно как понятен смысл различных способов, которыми они решались. Система цехов, ремесленных гильдий, мастеров имела, очевидно, целью обеспечить главным образом условие пропорциональности в производстве. Система свободы индустрии и торговли, или, как ее называют, система laisser faire, laisser passer претендует на то, чтобы лучше примирить условие пропорциональности с условием изобилия. Ниже мы выскажемся по этому вопросу. В прошлом системы рабства и крепостничества страдали тем недостатком, что заставляли одни классы общества работать на другие. Наша нынешняя система собственности и налогообложения льстит себе тем, что полностью положила конец эксплуатации человека человеком. Мы рассмотрим ниже и этот вопрос.
34. А теперь нам предстоит сделать следующее: признать наличие обеих проблем и, определив их предмет, уточнить их характер. Что бы ни говорили Ш. Коклен и экономисты его школы, мы никак не можем приписать естественно-научный характер ни проблеме производства, ни проблеме распределения общественного богатства. Воля человека свободна в своем проявлении в отношении как производства, так и распределения общественного богатства. Но только во втором случае она должна руководствоваться соображениями справедливости, а в первом — соображениями интереса. Впрочем, между фактом технической индустрии и фактом экономического производства в том виде, как мы его определили, нет различия по их природе. Оба факта взаимосвязаны и следуют друг за другом, один является дополнением другого. Оба относятся к фактам гуманитарным, а не естественным; оба, кроме того, факты индустриальные, а не моральные, поскольку они распространяются на отношения между людьми и вещами по поводу подчинения цели вещей целям людей.
Теория экономического производства общественного богатства, или организации индустрии в рамках разделения труда, является, следовательно, прикладной наукой. Вот почему мы будем называть ее прикладной политической экономией.
35. Мы видели, что только полезные, количественно ограниченные вещи обладают способностью быть присвоенными и что все они обладают этим свойством. Достаточно поглядеть вокруг себя, чтобы признать, что только эти вещи являются присвоенными и что они все присвоены. Бесполезные вещи не привлекают внимания; полезные, количественно неограниченные вещи остаются в области общего пользования, но редкие вещи изъяты из этой области и не могут быть в распоряжении первого встречного.
Присвоение редких вещей, или общественного богатства, является гуманитарным, а не естественным фактом: он имеет своим истоком осуществление человеческой воли и деятельности, а не действие сил природы.
Разумеется, не в нашей власти сделать полезные, количественно неограниченные вещи подлежащими присвоению; не в нашей власти сделать полезные, количественно ограниченные вещи не подлежащими присвоению. Но если только естественные условия присвоения обеспечены, то именно от нас зависит, чтобы присвоение осуществлялось тем или иным образом. Конечно, это зависит не от каждого из нас в частности, а от нас всех вообще. Это составляет гуманитарный факт, имеющий своим началом не индивидуальную волю каждого человека, а коллективную деятельность всего общества в целом. Действительно, человеческая инициатива всегда действовала, действует и будет действовать на факт присвоения с тем, чтобы видоизменить его в желаемую сторону. При возникновении общества присвоение вещей людьми в рамках разделения труда, т. е. распределение общественного богатства между людьми происходило под влиянием силы, хитрости и случайности, хотя и не совсем вне рациональных условий. Самые смелые, самые сильные, самые ловкие, самые счастливые получали большую часть, а другие — то, что оставалось, т. е. ничего или же крайне мало. Однако как в плане собственности, так и в плане управления человечество всегда терпеливо продвигалось от исходного беспорядка фактов к конечному порядку принципов. Короче говоря, природа обеспечивает лишь возможность присвоения, а человечество совершает присвоение.
36. Присвоение вещей людьми, или распределение общественного богатства между людьми, живущими в обществе, представляет собой, кроме того, факт моральный, а не индустриальный. Это — отношения людей друг к другу.
Разумеется, мы вступаем в отношение с редкими вещами с тем, чтобы присвоить их, нередко мы достигаем этой цели лишь в результате длительных и настойчивых усилий. Но эта точка зрения, о которой мы только что сказали, уже не та, что занимает нас в данный момент. Сейчас мы рассматриваем факт распределения общественного богатства между людьми в обществе сам по себе и независимо как от подготовительных обстоятельств, так и от естественных условий. Объясню это на примере.
Предположим, что имеется племя дикарей и олень в лесу. Этот олень — вещь полезная, количественно ограниченная, следовательно, подлежащая присвоению. Считая первый пункт установленным, иду дальше. Однако прежде чем осуществить присвоение оленя в собственном смысле слова, его надо поймать и убить. Я не рассматриваю и эту вторую сторону вопроса: подобная точка зрения относится к охоте, она изучается одновременно с необходимостью его разделки и приготовления, т.е. с точки зрения кулинарии. Если отвлечься от этих отношений с оленем, то встает еще один вопрос, а именно выяснить — пока олень еще находится в лесу или же уже убит, — кто его присвоит. Речь идет о факте присвоения, рассматриваемом именно таким образом, и именно так рассматриваемый факт присвоения составляет отношение людей друг к другу. Достаточно сделать всего один шаг в решении вопроса, чтобы убедиться в этом. «Он будет присвоен, — говорит один из соплеменников, молодой и энергичный, — тем, кто его убьет. Если вы слишком вялы или у вас не очень верный глаз, то тем хуже для вас». Другой, постарше и послабее, возражает: «Совсем не так. Он будет присвоен всеми нами поровну. Если в нашем лесу всего один олень и вы заметите его первым, то это не причина, чтобы мы остались без еды». Как видим, факт по существу моральный и вопрос справедливости или координации судеб людей между собой.
37. Таким образом, способ присвоения зависит от наших решений, и в зависимости от того, хорошие или же плохие принимаются решения, способ присвоения будет хорошим либо плохим. Если хорошим, то он скоординирует судьбы людей между собой, будет удовлетворять справедливости; если плохим, то он подчинит судьбу одних людей судьбе других, закрепит несправедливость. Какой способ присвоения хорош и справедлив? Какой способ присвоения рекомендуется разумом как соответствующий требованиям моральной личности? Вот проблема собственности. Собственность — это справедливое и рациональное присвоение, присвоение законное. Присвоение — это простой безусловный факт; собственность, являющаяся фактом закона, — это право. Между фактом и правом — место теории морали. Именно в этом заключается основной пункт, в отношении которого не следует заблуждаться. Винить природные условия присвоения, перечислять разные способы того, как протекало присвоение общественного богатства людьми в обществе во все времена и повсюду — все это ничто. Критиковать эти разные способы с точки зрения справедливости, проистекающей из факта моральной личности, с точки зрения равенства и неравенства, сказать, в чем они были и все еще остаются порочными, указать единственно верный — в этом все.
38. Вопрос о распределении общественного богатства в обществе являлся предметом споров с тех пор, как есть общественное богатство и люди, живущие в обществе. Он всегда обсуждался именно на этой основе, которая является единственно верной и на которой его и надо рассматривать. Из всех имевших место систем наиболее известны две, чьими поборниками были два великих мыслителя античности — Платон и Аристотель. Это — коммунизм и индивидуализм. Итак, что же они говорят?
«Блага, — говорит коммунизм, — должны присваиваться сообща. Природа дала их всем людям и не только тем, кто живет сегодня, но и тем, кто будет жить в будущем. Делить их между индивидами значит отчуждать достояние сообщества и будущих поколений, значит ставить людей, которые появятся на свет после этого дележа, в положение людей, лишенных ресурсов, которые приготовило им Провидение, значит препятствовать достижению их цели и исполнению их судьбы».
«Блага, — отвечает индивидуализм, — должны присваиваться индивидуально. Природа создала людей, не равных по добродетели и таланту. Заставлять тех, кто трудолюбив, ловок, бережлив, класть в общий котел плоды своего труда, своих сбережений значит грабить их в пользу тех, кто ленив, неловок, расточителен, значит лишать их всех ответственности за движение (плохое или хорошее) к достижению своей цели, за моральное или аморальное исполнение своей судьбы».
Здесь я остановлюсь. Кто прав: коммунизм или индивидуализм? Не ошибаются ли они и не правы ли они — и тот и другой? Нам не надо пока решать этот спор, и я не хотел бы пока добавить ничего, что было бы суждением или же просто более развернутым изложением этих доктрин. Я хотел бы всего лишь хорошенько пояснить, каков в точности предмет вопроса собственности, вопроса, рассматриваемого самым широким и наиболее полным образом. Итак, этот предмет состоит, главным образом, в том, чтобы зафиксировать отношения людей друг к другу по поводу присвоения общественного богатства с целью координации судеб людей между собой в соответствии с разумом и справедливостью. Следовательно, факт присвоения является, по существу, фактом морали, а теория собственности, следовательно, является по существу наукой моральной. Jus suum cuique tribuens, справедливость состоит в том, чтобы отдать каждому должное; если бы когда-либо наука придерживалась, следовательно, справедливости в качестве принципа, то это была бы, разумеется, наука о распределении общественного богатства, или, как мы будем ее называть, общественная экономия.
39. Однако здесь есть одна трудность, на которую я хочу указать.
Теория собственности фиксирует и определяет отношения людей, рассматриваемых как юридические лица, между собой по поводу присвоения общественного богатства, или условия распределения общественного богатства между людьми в обществе. Теория индустрии фиксирует и определяет отношения людей, рассматриваемых как работники, занятые определенной работой с вещами с целью приумножения и преобразования общественного богатства, или же, говоря иначе, определяет условия обильного производства общественного богатства. Первый ряд условий — это условия моральные, которые будут выведены с точки зрения справедливости. Другой ряд — это условия экономические, которые будут выведены с точки зрения интереса. Но и те и другие есть также условия общественные, указания с целью организации общества. Возникает вопрос: будут ли эти два ряда соображений мешать друг другу или же, напротив, будут помогать один другому? Если, например, теория собственности и теория индустрии обе отвергают рабство или коммунизм, то это хорошо; но, допустим, одна из них запрещает рабство или выступает за коммунизм во имя справедливости, а другая выступает за рабство или запрещает коммунизм во имя интереса, то между наукой моральной и прикладной наукой будет противоречие. Возможно ли такое противоречие? И если оно возникает, что следует делать?
Мы поставим этот вопрос и уделим ему внимание, которого он заслуживает. Это — вопрос отношений морали с политической экономией, вызвавший, в частности, резкие споры между Прудоном и Бастиа в 1848 г. В своей книге «Экономические противоречия» Прудон утверждал, что между справедливостью и интересом существует антиномия; Бастиа в работе «Экономические гармонии» поддержал противоположный тезис. Что касается моего мнения, то я считаю, что ни тот, ни другой не дал доказательства, и я вернусь к тезису Бастиа, чтобы защитить его иным способом. Как бы там ни было, если есть вопрос, его надо решать, а не уходить от него, смешивая друг с другом две разные науки — теорию собственности, являющуюся наукой моральной, и теорию индустрии, являющуюся прикладной наукой.