Напротив, монастырям, которые впоследствии сделались таким препятствием для развития культуры, обязана Франция, как и все прочие европейские страны, большей частью своих успехов в земледелии в течение средних веков. Между жителями монастырей не было той распри, какая существовала между представителями высшего сословия, они не обременяли своих вассалов военной службой, и их поля и стада менее были подвержены грабежу и расхищению. Духовенство любило довольство жизни, ненавидело раздоры и старалось заслужить уважение помощью нуждающемуся населению. Отсюда и поговорка: «Хорошо живется под епископским посохом».
Крестовые походы, основание Людовиком Святым городских общин и цехов, затем близость Испании и Фландрии рано вызвали во Франции развитие промышленности. Уже в XIV столетии норманны и жители Бретани поставляли шерстяные и полотняные материи для внутреннего потребления и для вывоза в Англию. Около того же времени вывоз вин и соли, преимущественно при посредстве ганзейских торговцев, достиг уже значительных размеров. Благодаря Францу I в Южной Франции водворились шелковые фабрики. Генрих IV поощрял эту отрасль промышленности, так же как и стеклянное, полотняное и шерстяное производства; Ришелье и Мазарини оказывали покровительство фабрикам шелковых, бархатных и шерстяных изделий Руана и Седана, так же как рыболовству и мореходству.
Ни на одну страну открытие Америки не оказало столь благотворного влияния, как на Францию. Из Западной Франции шло много хлеба в Испанию. Масса поселян из области Пиринеев уходила в Северо-Восточную Испанию на заработки. Огромное количество вина и соли вывозилось в испанские Нидерланды, а шелковые и бархатные изделия, как и вообще предметы роскоши французского производства, находили значительный сбыт в Нидерландах, Англии, Испании и Португалии. Вследствие этого рано во Франции начало обращаться большое количество испанского золота и серебра.
Однако блестящий период французской промышленности начался лишь с Кольбера. В год смерти Мазарини не были еще значительны ни фабричное производство, ни торговля, ни мореплавание, ни рыболовство; финансы же были в самом безотрадном положении. Кольбер имел достаточно решимости один предпринять тот труд, который выполнен был англичанами лишь в течение трех столетий напряженного труда и после двух революций. Из всех стран выписывал он самых искусных фабрикантов и рабочих, покупал промышленные секреты, доставал самые лучшие машины и орудия. Посредством общей, хорошо задуманной таможенной системы он обеспечил для туземной промышленности внутренний рынок; при помощи упразднения или наивозмож-ного сокращения провинциальных таможен, проложением дорог и каналов он содействовал развитию внутренней торговли. Эти меры давали земледелию выгод еще больше, чем фабрикам, так как число потребителей продуктов сельского хозяйства удвоилось, утроилось, облегчая и удешевляя сообщение производителей с потребителями.
Кроме того, он оказывал покровительство земледелию уменьшением прямых поземельных налогов, смягчением способа их взимания, которое до него было очень сурово, посредством справедливого распределения податей и, наконец, путем мероприятий, имевших целью уменьшение ссудного процента. Вывоз зернового хлеба он запрещал только в периоды недостатка в нем и дороговизны. Особенные заботы прилагал он к расширению внешней торговли, покровительствовал развитию рыбных промыслов; он снова оживил торговлю с Левантом, расширил торговые сношения с колониями и начал торговлю с севером. Во всех отраслях администрации требовал он строгой экономии и порядка. В год смерти его Франция насчитывала на фабриках до 50 тыс. ткацких станков, шелковых изделий вырабатывалось на 50 млн франков, государственные доходы Франции достигали 28 млн франков, государство владело превосходным рыболовством, обширным торговым и могущественным военным флотами.
Столетие спустя экономисты строго порицали Кольбера и утверждали, что этот государственный человек стремился довести до процветания фабрично-заводскую промышленность за счет земледелия — упрек, который ничего больше не доказывает, как то, что они сами не в состоянии понять существа мануфактурной промышленности.
Было, конечно, со стороны Кольбера ошибкой периодически препятствовать вывозу сырых произведений; зато, развивая туземную промышленность, он вызвал спрос на сельскохозяйственные продукты и тем вдесятеро вознаграждал земледелие за тот вред, который оно терпело от указанных выше стеснений. Если Кольбер, противно всякой просвещенной политике, вводил новые способы и посредством принудительных законов заставлял фабрикантов следовать им, то нужно припомнить, во-первых, то, что эти способы в его время, во всяком случае, были наилучшими, а во-вторых, то, что он имел дело с народом, который вследствие продолжительного деспотизма впал в апатию и потому противился всяким нововведениям, хотя бы они и были улучшением.
Что касается упрека в том, что покровительственная система Кольбера уничтожила большую часть туземной промышленности Франции, то он может быть сделан Кольберу только той школой, которая совершенно игнорирует отмену Нантского эдикта с ее гибельными последствиями.
Вследствие этой несчастной меры после смерти Кольбера в течение трех лет из Франции было удалено полмиллиона трудолюбивейших, опытнейших и состоятельнейших жителей, которые теперь, к сугубому вреду страны, которую они обогатили, пересадили свою промышленность и перевели свои капиталы в Швейцарию, во все протестантские страны Германии, особенно в Пруссию, затем в Голландию и Англию. Так интриги метрессы-святоши в три года разрушили гениальное создание целой генерации и снова ввергли Францию в ее прежнюю апатию, между тем как Англия, под охраною своего государственного устройства и воодушевленная энергией нации во время государственного переворота, безостановочно и с возрастающим рвением продолжала воздвигать здание, заложенное Елизаветой и ее предшественниками.
Печальное состояние промышленности и финансов, в которое повергло Францию бездарное управление страной, и зрелище высокого благосостояния Англии возбудило незадолго перед французской революцией соревнование французских государственных людей. Проникнутые мечтательными доктринами экономистов, они, вопреки учениям Кольбера, искали спасения в восстановлении свободы торговли. Думали одним росчерком пера восстановить народное благосостояние, предоставить французским винам и водкам более обширный рынок в Англии и разрешить ввоз английским фабрикантам на условиях более выгодных (12%). В восторге от таких предложений, Англия охотно даровала французам второе издание Метуэнского торгового договора, заключавшееся в так называемом Эденском трактате (1786) — этой копии, которая скоро сказалась в не менее гибельных последствиях, нежели ее португальский оригинал.
В Англии, привыкшей к крепким винам полуострова, спрос на французские вина увеличился совсем не так сильно, как того ожидали. Напротив, во Франции с ужасом заметили, что Англия нуждается лишь в предложении предметов роскоши и моды, общая сумма которых не была значительной, между тем как английские фабриканты брали решительный перевес над французскими фабрикантами как дешевизной, так и доброкачественностью своих изделий и предложением долгосрочного кредита, продавая французам предметы первой необходимости, общая стоимость которых достигала огромных размеров. Когда после кратковременной конкуренции французские фабрики оказались на краю гибели, между тем как французское виноделие получило лишь незначительные выгоды, французское правительство попыталось отменой трактата64 задержать успехи разорения, но это привело лишь к убеждению, что гораздо легче разорить в течение нескольких лет цветущие фабрики, нежели целому поколению разоренные фабрики снова поднять. Английская конкуренция возбудила во Франции вкус к английским изделиям, что имело последствием развитие на долгое время обширной контрабандной торговли, которую трудно было уничтожить. Англичанам же не было труда после отмены трактата снова приучить свои вкусы к винам полуострова.
Несмотря на то, что смутное время революции и беспрерывные войны Наполеона не могли особенно выгодно отразиться на благосостоянии французской промышленности, несмотря на то, что французы за это время потеряли большую часть своей морской торговли и лишились всех своих колоний, французские фабрики во времена империи единственно благодаря господству своему на внутреннем рынке и вследствие упразднения феодальной системы достигли большего процветания, нежели во время предшествовавшего образа правления. К тем же результатам привели наблюдения как в Германии, так и во всех других странах, на которые распространялась континентальная система.
Наполеон на своем лапидарном языке выразился: «Государство, которое при современных мировых отношениях следовало бы принципу свободной торговли, было бы обращено в порошок». Здесь относительно торговой политики Франции выражается больше мудрости, нежели во всех сочинениях современных Наполеону экономистов. Нужно изумляться той проницательности, которая дозволила этому великому уму, никогда не изучавшему системы политической экономии, понять сущность и все значение фабрично-заводской промышленности. Благо ему и Франции, что он не изучал ее! «Когда-то, — говорил Наполеон, — известен был лишь один вид собственности — земельная собственность; теперь явился новый вид — промышленность». Наполеон, таким образом, видел и выражал ясно то, чего современные ему экономисты не видели или не могли определить с точностью, а именно того, что нация, соединяющая в себе заводскофабричную промышленность и земледелие, является более совершенной и богатой, нежели страны чисто земледельческие. Что сделал Наполеон для упрочения и распространения промышленного воспитания Франции, для поднятия кредита страны, для введения новых изобретений и открытий и для их усовершенствования, для улучшения путей сообщения — слишком хорошо известно, для того чтобы все это возобновлять в памяти. Интереснее припомнить то, каким странным и несправедливым обвинениям подвергался этот просвещенный и мощный правитель со стороны современных ему доктринеров.
С падением Наполеона английская конкуренция, до сих пор ограниченная в своих действиях контрабандной торговлей, снова восстановила свое влияние на европейском континенте и в Америке. Тогда в первый раз узнали, что англичане осуждают протекционную систему и прославляют теорию свободной торговли Адама Смита, теорию, которую эти практические островитяне считали до того за утопию. Однако спокойный наблюдатель мог бы легко заметить, что филантропический энтузиазм чужд был этому превращению, так как аргументы космополитического характера приводились только там, где дело шло об облегчении вывоза английских фабрикатов на европейский или американский материк; раз же вопрос возникал о свободном ввозе хлеба или даже о конкуренции иноземных фабрикатов на английском рынке, направление мыслей получало совсем другой характер66. К сожалению, говорили, продолжительное применение противоестественной системы создало в Англии искусственное положение, внезапное изменение которого могло вызвать опасные и вредные последствия; принуждены были действовать с большей осторожностью и предусмотрительностью; Англия в этом случае была достойна сожаления; тем приятнее должно было быть для наций европейского и американского континентов то, что их положение позволяло им без замедления воспользоваться благами свободной торговли.
Во Франции эти аргументы недолго имели некоторое значение, хотя древняя династия Франции и была возведена на трон под флагом Англии или, по крайней мере, при помощи ее золота. Свободная торговля с Англией вызвала такие страшные колебания во французской промышленности, окрепшей во время континентальной системы, что приходилось немедленно искать убежища в запретительной системе, при помощи которой во Франции с 1815-го по 1827 год, по свидетельству Дюпена, фабрично-заводская производительность удвоилась.